Однажды я летела в самолете, у которого горел двигатель...

Нет, не так.

Однажды я сидела посреди катка на Патриаршьих со сломаной ногой. Это был приятный выходной день, в одну из тех зим, когда на Патриках ещё ставили ёлку, а молодая Москва приходила кататься и пить глинтвейн. Мы с сыном тоже пришли, и сначала все было невозможно приятно и празднично: музыка, веселые люди в разноцветных шарфах и хипстерских шапках с помпонами. Все такие вежливые и очень, очень интеллигентные. А потом я больно упала и не смогла встать. Надо мной стоял красный от мороза семилетний ребенок, спрашивая, чем он может помочь. А я ему шутила и смеялась: ведь должна же я была показать сыну, как сильные и умные люди реагируют на неприятные, но несмертельные ситуации. Не реветь же. Вокруг была музыка, и катались парочками и стайками веселые люди в разноцветных шарфах. Много, много людей. Они, конечно, просто думали, что у меня все в порядке, а сижу я тут так, для развлечения. Потом я решила, что надо как-то выбираться с катка, и стала снимать коньки. Люди вокруг продолжали считать, что это я так весело провожу время. Когда я в носках, прямо по льду, хромая и опираясь на семилетнего мальчика, ковыляла через весь каток к скамейкам, это, как мне кажется, выглядело уже довольно подозрительно. Но, видимо, музыка была уж слишком громкая, а шарфы уж слишком разноцветные. За двадцать минут с момента моего падения ни одна шапка с пумпоном не спросила, нужна ли мне помощь. Когда я доползла, а сын побежал звать врача из стоящей рядом машины скорой помощи, моя распухшая нога уже не влезала ни в один ботинок.

А в другой раз я видела из окна машины, как поздней осенью пожилая женщина упала, соскользнув с бордюра, в самом начале длинного, рядов в шесть, пешеходного перехода где-то на Новослободской. Она рухнула в грязь, раскидав в стороны сумки с продуктами. Машины торопились, подгазовывали, а она не могла подняться. И я уже начала отстёгиваться, чтобы выйти и помочь ей, как вдруг нам зажегся зеленый, и я стушевалась, думая, что вот сейчас все поедут, а тут я выскочу прямо на дорогу... Но в этот момент из ближайшего к женщине огромного блестящего черного джипа вывалился недовольный мужик в кожаной куртке. Я уже приготовилась услышать о том, как она тут раскорячилась, а он начал её поднимать и отряхивать. А из всех машин, которые стояли передо мной в первом ряду, вышли люди. Сзади засигналили, не понимая, почему стоим. Но водители, которые вышли, включили аварийки по всему своему ряду, и спокойно стояли на пешеходном переходе, никому не давая проехать, пока она медленно, в сопровождении того самого мужика в куртке, переходила улицу.

А в другой раз я стояла в очереди на регистрацию в аэропорту Дубая. Мы с семьей возвращались домой в конце январских каникул. И в нашей очереди, конечно, было несколько русских семей с маленькими детьми, и боже мой, какой это был позор. Да ну. Я даже не буду пересказывать, тем более, что все уже сто раз читали эти унизительные истории про орущих мерзкими голосами совдеповских мамаш в бархатных спортивных костюмах D&G. «Замолчи уже! Стой спокойно! Что ты вертишься, как дурак? Я тебя сейчас в милицию сдам!» А эти папы с барсетками, которые угрожающе шипят: «А ну прекрати, позорище!» и дергают своих детей за руки так, будто это не их дети, и не их руки, а просто какие-то куски никому не нужного мяса. Мне всегда очень страшно и непонятно, что делать. Я вмешалась только один раз. Подошла к одной такой маме и тихо, почти на ухо, сказала ей, что я из органов опеки, и что если она продолжит так себя вести, то для неё это плохо кончится. Она на меня посмотрела, как на чумную, но прекратила. Может, это было и неправильно с моей стороны. Но я была с сыном, мне стало очень стыдно перед ним, за то, что я ничего не делаю, и мне в голову тогда пришло только два варианта: или вот так, или начать орать, что она больная идиотка.

А в другой раз я видела, как совсем старенький дедушка протирал носовым платком светофор. Такая была страшная районная грязища, и зеленый давно стал примерно того же цвета, что и красный. Вообще было непонятно, когда идти, а переход — прямо перед школой. И он стоял, стоял вместе со всеми, и потом перешел дорогу, встал на цыпочки и вытер лампу — где дотянулся. Кстати, это был довольно противный дедушка, он живет у меня в соседнем подъезде, ужасный скандалист и склочник.

А однажды я обнаружила себя в самолете, у которого горит двигатель. Мы ведь живем полусонными такими лохмотьями, мелкой нарезкой своего и чужого хоум-видео: фейсбук, такси, книжка, стойка регистрации, где мой паспорт, поиграть в телефон, а? Что? Взлетаем? И вот ты уже не здесь, а где-то внутри бортового журнала, в ТОП-10 самых интересных мест Праги. Но потом вдруг в салоне выключается свет, а иллюминатор с твоей стороны начинает транслировать ярко-оранжевые всполохи пламени. Тут-то ты и просыпаешься. И то самое, такое желанное, такое труднодостижимое состояние «здесь и сейчас» накрывает тебя мгновенно. Нет больше ничего, кроме тебя, намертво впаянного в абсолютный монолит реальности. А реальность такова: ты несешься на огромной скорости в темноте, закупоренный в железной банке, на высоте двенадцать тысяч метров над землей. У фигни горит двигатель, а... где же твой ребенок? Черт. Он тоже здесь. Спит в соседнем кресле.

Эротичный мужской голос что-то сообщает из потолка, но все так боятся ничего не понять, что ничего не понимают. Кто-то вскрикивает: «Что он сказал?!» И поднимается гомон по салону: «Двигатель горит... Повредилась проводка... Горит... Турбулентность...» Кто-то вскакивает и бежит к проводнику — узнавать точнее. Но проводники — это больше не улыбающиеся феи с газированными напитками. Они всё еще улыбаются, но теперь ты точно знаешь, что это роботы, и они выполняют какую-то только им одним известную программу. Они теперь только и делают, что повторяют роботизированными голосами: «Пожалуйста, вернитесь на своё место. Пожалуйста, вернитесь на своё место».

Самолет развернули, чтобы лететь обратно, но «туда» мы летели полтора часа. Теперь снова полтора часа, но уже в полной темноте, с горящим костром под крылом. Какое-то постоянное движение в салоне, кому-то плохо, все более невыносимо начинает ощущаться запах рвоты. Кто-то хрипит, кто-то всхлипывает, кто-то истерично говорит на незнакомом языке, почти каждый попытался включить мобильник — посветил себе в лицо синим светом и выключил. Бесполезно.

Такой дьявольский концерт, посреди которого, из разных уголков темноты вдруг иногда ты слышишь: «Угадал!» — и хлопают в ладоши. «Следующая бу-у-у-уква... Ю!» Постепенно люди в салоне изматываются, умолкают, начинают бояться шепотом, чтобы не спугнуть надежду и не мешать пилоту. Но только не угасают бодрые: «Не-е-ет! Не угадал!» — и заливистый детский хохот. «Где мы остановились? А вот… Будем как под одеялом с фонариком! Посвети мне! — Как тебя зовут? — спросил Карлсон. — Малыш. Хотя по-настоящему меня зовут Сванте Свантесон. — А меня, как это ни странно, зовут Карлсон. Просто Карлсон, и всё. Привет, Малыш!»

Они, эти родители, в той кромешной тьме, озаряемой всполохами горящего двигателя, они вели себя так, будто ничего не происходит. Они шутили, и смеялись, и щекотались, они читали книжки и пытались всей семьей смотреть «Смешариков» на последнем издыхании батарейки айпада. А когда айпад сел, они принялись разыгрывать конец серии всей семьей: дословно, без купюр, как будто всю жизнь они только и делали, что учили наизусть реплики Лосяша и Нюши. Я сидела и думала: «Я бы так не смогла. Я бы так не смогла. Это просто какие-то идеальные родители, из другой вселенной».

Мне тогда повезло. Мой ребенок всё проспал. Больше всего я боялась, что он проснется, и мне нельзя будет рыдать и биться головой о впереди стоящее кресло, а нужно будет быть идеальным родителем. Поэтому я боялась молча, не шевелясь, вцепившись пальцами в подлокотники кресла, судорожно вспоминая все игры и все самые веселые истории, которые я знаю. Сына пришлось будить, когда мы приземлились и, как настоящий Рассеянный с улицы Бассейной, он ужасно расстроился, что мы «зря летели» — ведь после трехчасового полета нас вернули в аэропорт вылета.

Нас выгрузили, привезли обратно в светлый аэропорт Дубая, и там бесплатно кормили каким-то невероятным ужином. Мы приходили в себя, ждали, когда подготовят другой самолет, а я всё думала: «Какие же они, эти волшебные родители? Где они? Дайте мне хотя бы посмотреть на них. Ведь они летели вместе со мной». Вот пьют чай те самые китайцы, которым было плохо. Вот сидит с закрытыми глазами девушка, которая плакала. А вот та самая мерзкая мамаша в бархатном спортивном костюме D&G, запихивает в свою сумку книжку "Малыш и Карлсон"

Автор: Вера Дорофеева

Источник: http://vk.com

Распечатать