Каминг-аут карьеристки

Я, успешная, образованная женщина, автор книги «Репортаж: от идеи до гонорара», корреспондент «Русского репортера», решила сделать каминг-аут. Уже два года я скрываю то, что многие давно подозревали. И сейчас я открыто и честно признаюсь. Я хочу стать… многодетной мамой и ухожу в бессрочный декрет.

Каминг-аут – процесс открытого и добровольного признания человеком своей принадлежности к сексуальному или гендерному меньшинству. Так вот, многодетная мама, которая хочет профессионально заниматься детьми и хозяйством – сегодня гендерное меньшинство, поэтому я вполне могу назвать свое признание каминг-аутом. Так же я являюсь и сексуальным меньшинством в том смысле, что закончив пачку презервативов, я не начала новую.

Первый декрет был для меня кошмаром, несмотря на то, что был очень желанным. Мне казалось, что я, вот такая умная, а вытираю какашки, и что это все может делать обезьяна. Более того, обезьяна делает это лучше, потому что ее материнский инстинкт не покрыт многолетней коркой цивилизации и семейной истории, в которой меня к материнству не готовили. Мама говорила, что никто в жены меня не возьмет, отца не было, и я взяла на себя мужскую роль в семье. Готовить я не умела. Гладить – тоже. Зато умела гвозди забивать.

Но у меня был талант писать репортажи, что обещало мне отличную карьеру. Я победила в конкурсе «Вызов 21 век» в 2012 году, я была самым молодым штатным сотрудником моего журнала, у меня вдруг случилась такая заработная плата, которой моя мама никогда не имела и никогда иметь не будет. И я не хотела, чтобы все это пропало.

В первый год жизни дочери мне казалось, что я живу только, когда она спит. Когда она спала, я написала диплом, написала книгу, написала кучу лекций, 2 статьи, провела более десятка тренингов и вебинаров, ходила на муниципальные собрания. Это была жизнь. Ор младенца – это не жизнь.

Потом я поняла, что моя дочь орала так часто в знак протеста: ей инстинктивно казалось, что я ее игнорирую, несмотря на грудное вскармливание и ношение в слинге. Я делала это все для себя, а не для неё – чтобы продолжать работать и как можно меньше обращать внимание на ребенка.

Все поздравляли меня с успехом: в 25 лет написать книгу – это действительно достижение. А я думала о том, какой ценой далась моя книга Машеньке. Сколько слез она пролила, добиваясь моего внимания, когда я редактировала рукопись к поставленному издательством сроку. Сколько мультиков пришлось вложить в ее неокрепший мозг, чтобы дать себе часик работы (от мультиков она просыпалась ночью и кричала какие-то фразы из них).

Однажды в возрасте дочери чуть больше года, когда я была под вечер на пределе от усталости, моя дочь опрокинула полную тарелку супа на пол. Я отлупила ее так, что сама расплакалась от жалости. Она кричала и жалась ко мне, как бы желая найти нормальную, другую маму.

Я рыдала и поняла, что со мной что-то не так. Я ловила себя на мысли, что даже когда я играю с ребенком, я не здесь и сейчас. Я в компьютере. Я в статьях! И она орет, орет, чтобы вернуть меня сюда, а я ору на нее, потому что больше не могу терпеть ее ор. Мы с мужем перекидывали дочь друг другу с рук на руки, чтобы обоим успеть поработать. И оба не успевали. Это надо было менять.

Все эти годы меня учили (или я сама училась?) мужскому мышлению и мужской реакции на мир, суть которой – получать удовольствие от результата. Потому я так ненавидела домашнее хозяйство и уход за ребенком. Ведь ты моешь посуду, готовишь есть, вытираешь попу – и через пару часов тебе снова придется мыть ту же тарелку и ту же попу. Все будет иначе, если ты получаешь удовольствие от процесса.

Я сказала себе: «Алеся, ты до сих пор жила, когда Маша спит. А теперь попробуй жить, когда она бодрствует, и получай удовольствие на полную катушку». Я обещала себе не терять больше ни часа собственной жизни и жить здесь и сейчас, с дочерью, а не компьютером, не статьями, не тем, что «должна кому-то».

С каждой опрокинутой тарелкой я росла. Сначала я перестала лупить дочь. Потом перестала обзывать ее, а стала просто в воздух материться на ситуацию – согласитесь, это лучше. Потом и мат ушел. В конце концов, я практически достигла нирваны и использую ситуацию опрокинутой тарелки как повод укрепить наши отношения.

Я стала делать домашние дела, развлекая при этом дочь. И я поняла, что совсем, совсем ее до этого не знала, несмотря на то, что была с ней 24 часа в сутки.

Тогда я отказалась от командировки, отказалась от написания всех статей, отменила лекции, отказалась от собственного проекта. И все лето гуляла с дочерью в парке, готовила с ней ее любимые блюда, лепила ей из пластилина Лунтика и бабу Капу, пускала огромные пузыри, надувала и закручивала шарики в форме жирафа. Я дала возможность мужу погрузиться в его работу и больше не скидывала на него ребенка, чтобы поработать самой. В нашем доме появились блинчики и запеканки вместо пельменей и макарон.

И я не сошла с ума. Я не стала скучать по журналистике. Наоборот: мысль о том, чтобы жить как раньше – изучая чужие судьбы и уткнувшись носом в компьютер, когда судьбы близких людей проходят мимо – меня ужасала.

Лето кончилось. Осенью я собиралась выйти из декрета на работу. Вместо этого я не стала покупать презервативы. Я не поехала на море и приготовилась блевать по утрам в унитазик и топтаться перед кабинетом гинеколога.

Я снова беременна, и вся моя жизнь проносится перед глазами. Моя семья, где не было отца, а люди разговаривали между собой так, словно они чужие, где никогда не было пирожков по выходным и причастия по воскресениям, где я ждала маму с работы, чтобы разрыдаться и вновь пожаловаться на бабушку.

Моя семья – отличный пример вырождения русской нации. Ни у меня, ни у моей мамы не было братьев и сестер. Вокруг меня были чужие, невротические дети таких же матерей-одиночек, и они отчаянно лупили друг друга и шантажировали, пели блатные песни, курили, ругались матом и принимали наркотики прямо в школе.

Почти все подруги моей мамы остались старыми девами. Я никогда не видела беременную женщину лет до 18, а может и позже. А о сексе нам рассказывали в актовом зале две толстые гинекологички, показывая страшные фотографии сифилиса и гонореи, убеждая, что всю жизнь нужно предохраняться, потому что какая у нас, сучек из районной школы, может быть надежда на нормальную семью с любящим непьющим мужем.

А я берегла девственность именно для такого. Поступила на бюджет в хороший вуз, где меня заметил ведущий одной из журналистиских мастерских и взял к себе в редакцию. Мы вместе писали статьи, вместе начали преподавать. И вместе начали жить. Надеюсь, состаримся тоже вместе.

Мы оба фанатично стали работать, потому что карьера казалась нам спасением от тревожности и невротизма наших семей и нашей страны, мы делали полезное, и у нас получалось.

И тогда, на пике карьеры, меня начал захлестывать страх смерти. Завтра я могу умереть в автокатастрофе или заболеть раком. Рак – будущее большинства из нас. Вопрос только в том, в 70 лет или в 30. А если в 30? Я представила свои похороны. Придут на них герои моих статей? Те, кому помогла, не помнят, как меня звали, те, кому навредила – и рады будут, что умерла. Придут на них мои студенты или коллеги? Думаю, что от них можно ждать соболезнования на стене во вконтакте. А много ли у меня близких людей? Боже, Боже, да их почти нет…

Я всех друзей-то от себя отвадила. Всем некогда, все работают – ведь я вела себя так же. История знает немало примеров, когда талантливые люди умирали в одиночестве. Я так не хочу.

Я стала болеть. У меня началась ипохондрия, непонятные боли, меня забирали в больницу, я обследовалась, у меня была куча дорогих таблеток. Ничего не помогало. Пока я не отказалась от презерватива. С тех пор, за весь свой двухлетний перинатальный период, я не лечила ничего, кроме насморка и изжоги. Удивительно, но после возобновления месячного цикла, когда я начала снова ощущать вину за то, что предохраняюсь – болячки вернулись.

Наша жизнь – это, по сути, планирование смерти. Чтобы понять, как тебе жить – надо выбрать смерть. Я выбрала внуков у постели. А чтобы была такая – надо начинать готовить почву для нее уже сейчас.

Однажды я посмотрела фильм «Все еще Элис» – про женщину, которая в 50 лет заболела Альцгеймером, будучи на пике карьеры. Она начала забывать не только предмет, который преподавала, но и дорогу домой, потом – дорогу до туалета (и описалась!), затем не узнавала дочерей.

Это был бы страшный фильм, если бы не ответ, который он дает. Эта женщина всегда отличалась такой любовью, что дочь, сиделка и муж ухаживали за ней до самой ее смерти, несмотря на то, что ее разум был разрушен до основания. Они не бросили ее не потому, что она – профессионал и автор книг, не за ее заслуги. А в память о ее любви. Потому что, несмотря на разрушенный разум, с ней было приятно находиться рядом.

Я поняла, что ты можешь стать крутым профессионалом, но придет Альцгеймер – и все пропадет. Все твои достижения ничто. Есть лишь одно достижение, которому человек на самом деле учится всю жизнь – это делать правильный выбор своей реакции в ответ на стимул.

В одной хорошей книге я прочла, что на самом деле отличает нас от животных – это свобода выбора между стимулом и реакцией. Но эта свобода есть лишь до некоторых пор – пока наш выбор не становится привычкой. Была ли любовь моей привычкой? Привыкший жить любовью человек с разрушенным разумом, увидев сиделку, которая кажется ему «незнакомой», не запустит в нее кувшином, не нагрубит сиделке, а будет с ней ласков. Я не могу этого гарантировать, будь у меня Альцгеймера. Но я поняла, что муж и внуки будут сидеть у постели того, кто любил их, а не у того, кто всю жизнь отдал карьере.

Я никогда не планировала быть многодетной. Хотя уже потом, во взрослом возрасте вспомнила, что в школе выбирала в друзья только многодетных подружек – с ними можно было иметь дело. Помню, как-то я возвращалась из школы домой и смотрела на дорогу, полную иномарок. Я представляла себя в будущем – одинокой, зато на красной феррари. Как я на нее заработаю – неважно, главное, что я буду одинокой, романтичной, никем не понятой.

Еще я представляла возле себя ребенка, но мужа – никогда. Это был сценарий, из которого мне нужно было выйти. И из которого, к сожалению, не вышли многие мои знакомые и родственники. Вокруг меня не было нормальных семей. В школьные годы ребенок не видит вокруг себя нормальных взрослых мужчин. Все учителя – женщины. Если нет отца – это катастрофа.

Одноклассники-мальчишки были тупы и обещали карьеру алкоголиков. Я начала влюбляться в девчонок. Я могла бы делать сейчас совсем другой каминг-аут. Но, к счастью, у меня было творчество: по вечерам и ночам я писала романы, и всю энергию спускала туда. В одном из моих детских романов у девочки есть папа, дядя, тетя, брат – все, чего не было у меня. И, что характерно, нет мамы, бабушки и дедушки (то, что было у меня) – я это только потом проанализировала.

Ник Вуйчич говорит, что если вы не встретите чуда – станьте сами чудом для кого-то. Я хочу возродить наш род. Кроме того, мне хочется быть примером для многих моих друзей – тех, кто не решается завести детей. Одна из подруг спросила меня: каково это – родить в 23 года (оказывается, это считается рано!). Она пишет:

«Мне сейчас 23… И я вот с племянниками вожусь и понимаю, что совсем не готова к своим детям сейчас. И, наверное, в ближайшие лет пять тоже. Ловлю себя на ощущении, что ребенку нужно просто море любви, эмоций, тепла, а у меня этого моря нет сейчас. Все уходит на сцену (она – певица) В общем, я не готова пока. И кроме того, у меня столько идей для сцены!»

Ольга, нельзя быть готовой к рождению ребенка ни в 20, ни в 30, ни в 40 лет просто потому, что нельзя быть готовой к неконтролируемому стрессу и ору. А море любви – да где ж его взять, Ольга… Но ты же будешь не одна! Глядишь, на двоих этой любви и хватит… Когда меня накрывало – рядом был Саша! Не сделай ошибку, которую сделали многие: «Я еще не достаточно хорошая мать, потому я отложу это лет на 10». Это все равно, что сказать «Я сейчас не умею играть на фортепиано, поэтому куплю его лет через 10». А здоровье, будет ли у тебя через 10 лет здоровье? Да и вообще… жизнь?

После первых родов изменения моего тела повергли меня в шок. Но все оказалось поправимо. А то, что не поправимо – так и нечего терять, значит! Растяжки все равно уже есть. Титьки все равно уже «пользованные», и с молоком хотя бы выглядят прилично, побольше размером. Так что «естественное увеличение груди» беременностью пойдет мне только на пользу. Волосы и зубы уже все равно испорчены. Плохо спать ночами я уже привыкла. Депрессия в декрете берется не от недосыпа, а от перфекционизма и сенсорного голода. Без сна счастливые люди не умирают!

В шкафах валяются забытые слинги, на балконе – коляска, ванночка, детский стульчик, манеж и мешки с детской одеждой – чего ж добру пропадать? Чего терять квалификацию? Я научилась за эти два года больше, чем за всю предыдущую жизнь.

Еще год назад я мечтала поехать с мужем куда-нибудь в Париж. Но оказалось, ребенка не возьмешь (у нее специальная диета, которой не будет ни в одной гостинице), а без меня она и заснуть не может. Да и деньги на квартиру нужно копить…

Но, оказывается, отдыхать и путешествовать можно здесь и сейчас: мы съездили в Троице-Сергиеву лавру, после чего Париж потерял для меня все свое очарование. Мы погуляли по центру Москвы, и Париж вторично пал в моих глазах. Наши бутовские пруды, куда можно в любой день отправиться с мангалом – вот оно, наше море, и больше, оказывается, не надо.

Так же, как и без дальних путешествий, можно прожить и без ананасов, креветок и йогуртов с персиками, поэтому диета кормящей мамы, даже гипоаллергенная, меня больше не пугает. Я была потрясена, как я была избалована веком потребления и с удовольствием стрясаю теперь это с себя. Я покупала носки по 200 рублей! Тряпки для протирки стола за 180!

Не пугает ли меня перспектива отупеть и стать неинтересной мужу? Неинтересной делает женщину не хозяйство. Если за плитой она не интересна – значит, она была таковой и раньше, просто – притворялась. За время первого декрета я прочитала столько литературы, и классику, и нонфикшн, сколько за всю жизнь не прочла. Это помогает мне в воспитании ребенка и, самое главное, себя. Мои новые знания становятся предметом интересных дискуссий с мужем. Нам всегда есть, о чем поговорить.

Именно умные мамы, с высшим образованием, с книгами, докторскими диссертациями и очками – должны воспитывать детей. И продолжать тренировать свой ум и пополнять свою педагогическую квалификацию. Хорошая мама и хозяйка – это профессия, требующая стольких знаний, которых не дает высшее образование, а дает только самообразование, непрерывное. Ради кого иначе наш ум? Ради начальника, клиентов?

Если мужчина отдает свой ум и свои силы в карьеру, он должен где-то их черпать, а если женщина будет делать то же, то кто же наполнит кувшин, из которого черпают оба? У нас это делали наши мамы, но делали плохо – не так, как нам надо. Мы выросли в семье избавителей, где на нас положили жизни (погубив при этом мужей, наших отцов!), и именно поэтому не хотим иметь только одного ребенка и класть на него жизнь. И должен быть кто-то, кто наполняет кувшин семьи мудростью, силой, умом, любовью, спокойствием. Я хотела бы претендовать на эту высокую роль и быть ее достойной. И мне предстоит еще много чего узнать, научиться, это тоже карьера!